Кривицкий не знал о существовании Стэнли, здесь опасности не существовало. Не знал предатель и о Пауке, о нем вообще имело представление всего несколько человек. Паук, послезавтра возвращался из Калифорнии. Они собирались приступить к операции с Кривицким.
Петр не стал надевать пальто. Замотав на шее шарф, Воронов надвинул шляпу на бровь, как делали его любимые Кларк Гейбл и Хамфри Богарт. Он и сигарету курил, подражая актерам, держа ее в уголке рта:
– Если бы мы с Тонечкой могли жить в Париже…, – Воронов сбежал по лестнице, – но ничего. Будем посещать мой любимый город…, – Эйтингон велел Петру, как следует, познакомиться со столицей США.
Воронов шел по Висконсин-авеню, в центр города, к Белому Дому и Капитолию, под почти весенним, ярким небом. Он увидел вывеску: «Le Petit Paris», с Эйфелевой башней. Вход в кафе украшал трехцветный флаг, с лотарингским крестом. На витрине выставили портрет генерала де Голля:
– Пусть сражаются. Все равно, Гитлер их сильнее, он правит Европой. Нас, впрочем, это не интересует. Гитлер никогда не нападет на СССР, – об этом говорил фон Рабе. Ему, как и другим немецким источникам, на Лубянке верили. Радиограммы от Кукушки и Рамзая, утверждающие обратные сведения, выбрасывали в корзину. Эйтингон сердито говорил:
– Даже если они и не продались американцам, или британцам, то они купили дезинформацию…, – Кукушка, по словам Эйтингона, в июне отзывалась в Москву, с дочерью.
Женщину оставляли на работе в иностранном отделе. Дочь, как тонко улыбнулся Эйтингон, ехала в другое место. Он не сказал, куда, но заметил:
– Девочка будет знать, что от ее работы зависит жизнь матери…, – Эйтингон поднял бровь: «Она постарается, эта Марта…»
Петр наметил себе зайти во французское кафе на обратном пути. Он понял, что никогда не видел дочери Кукушки. В личном деле ее фотографий не имелось:
– И Наум Исаакович ее не видел…, – Петр ждал зеленого сигнала светофора, – я только и знаю, что ее Марта зовут…, – вспомнив холодные, серые глаза Кукушки, он передернул плечами:
– Она на гражданской войне заложников расстреливала, женщин, детей…, – Петр сам занимался казнями, в Испании, но считал приведение приговора в исполнение мужской работой.
– Тонечка бы никогда подобное не стала делать…, – уверенно сказал Петр, – что за дочь может вырастить Кукушка? Убийца, наверняка, как и ее мать. Интересно, зачем она понадобилась Науму Исааковичу…, – миновав книжный магазин, Воронов не обратил внимания на плакат, в витрине, с колючей проволокой, алым, советским флагом, и фотографией товарища Сталина. Черные, жирные буквы кричали прохожим: «Скоро в издательстве Скрибнера! Разоблачение злодеяний Сталина! Правда, об убийстве Троцкого! Сенсация года! «Империя Зла. Жизнь и смерть под сенью красного знамени!».
Насвистывая «Let There Be Love», Петр пошел дальше.
Луч неяркого солнца падал на дубовые, прикрытые старым, вытертым ковром половицы. За окном, на Дюпонт-серкл, было тихо. Столица по субботам отдыхала. К одиннадцати утра на улицах появлялись хорошо одетые мужчины, под руку с дамами, в отороченных мехом жакетах. Швейцары гостиниц и ресторанов почтительно распахивали тяжелые двери. Конгрессмены, сенаторы, и служащие администрации, с женами, или, как выражались в Вашингтоне, доверенными работницами секретариата, приходили на бранч, неспешный завтрак, за которым можно было провести весь полдень.
В хрустальных бокалах золотилось французское шампанское. С войной, оно подорожало, как и сыры, на мраморном круге, под стеклянным куполом. Однако цены на русскую икру не поднялись, а свежие лобстеры из Бостона сейчас, в сезон, и вовсе были дешевы. На тарелках блестело мороженое. Терпко пахло апельсинами и цитронами, из Флориды. Девушки изящно ели сырные торты, с малиновым джемом.
Из-за немецких подводных лодок, топивших все, без разбора, британские корабли, чай взлетел в цене. Кофе в США привозили с юга, из Центральной Америки. Зерна почти ничего не стоили. Вдыхая горьковатый аромат, закуривая кубинскую сигару, патроны оглядывали полный людей зал.
Женщины носили дневные костюмы, английского твида. Мадам Шанель рекомендовала короткие, едва прикрывающие колено юбки. Нейлоновые чулки, модная новинка, облегали стройные ноги. Правительство Виши, судя по всему, не собиралось прекращать производство духов. В универсальных магазинах стояли ровные ряды дорогих флаконов.
Некоторые девушки, следуя голливудской моде, смело надевали днем брюки, широкие, закрывающие носок обуви. Они перетягивали ремешками тонкие талии, и лихо пристраивали на завитые локоны большие береты, подражая новой звезде, мисс Веронике Лейк. Афиши обещали в марте фильм, с ее участием, «Мне нужны крылья». Военно-воздушные силы обеспечили для съемок тысячу самолетов и две тысячи солдат, статистов. Девушки подхватили привычку мисс Лейк томно смотреть, из-под опущенных ресниц, закрывая волосами один глаз.
На ковре валялся кинематографический журнал, где мисс Лейк сняли подобным образом. Меир тоже, приоткрыв один глаз, взглянул на хронометр. В комнате пахло ванилью. Шелковое, вечернее платье, цвета жемчуга, перекинули через ручки кресла, рядом лежал его смокинг. Туфли на высоких каблуках, маленького размера, она сбросила по пути к старомодной, под балдахином постели.
Меир иногда, весело, думал, что снял квартирку, только из-за кровати. Обстановка здесь была старой, довоенной, дом построили в прошлом веке. У него даже имелся мраморный, порядком закопченный камин. Меир один раз навещал роскошные, четырехкомнатные апартаменты майора Горовица, в новом доме, с консьержами и лифтами. В комнатах кузена царила больничная чистота, пахло дорогим табаком. Мэтью показал картины на стенах, новый, дорогой рефрижератор, итальянскую машинку, для варки кофе. Меир не стал спрашивать, зачем кузену, проводящему в столице пару дней в месяц, подобное великолепие. Он понимал желание Мэтью восстановить былую славу Горовицей. Меир подозревал, что кузен копит на депозит, для покупки дома, в богатом предместье города, в Вирджинии, или Мэриленде.
Меиру хватало двух небольших комнат, и полки с любимыми книгами, в спальне, где стоял потрепанный томик Лорки, Сент-Экзюпери, Чехов, в переводе миссис Гарнетт, и «Ночь нежна», Фицждеральда. Ему отчаянно не хотелось вылезать из-под шелка покрывала, снимать голову с мягкого, белого плеча.
Ирена пошевелилась. Поцеловав темные волосы девушки, Меир нашел на ковре очки. Официально Ирена жила в отеле Вилларда. Миссис Фогель каждый день, после обеда, звонила дочери. Ирена появлялась в номере, чтобы отдать белье в стирку и принять телефонный звонок, из Нью-Йорка. Она пела на званых вечерах, но успевала готовить печенье, для Меира. Девушка прятала бумажный пакетик в карман его куртки.
Даллес, на совещаниях, поводил носом:
– Доставайте сладости, Ягненок. Вы что, постоянно кондитерскую навещаете? – Меир, немного, краснел.
Пошарив рукой по полу, он нашел бумажную салфетку:
– Надо в аптеку зайти…, – посчитав то, что лежало в салфетке, Меир вспомнил содержимое шкафчика, в ванной, – купить про запас. Но Ирена уезжает, через три дня, в Лос-Анджелес. Зачем мне пакетики, без Ирены…, – Меир понял, что улыбается. Кузен, наоборот, прилетал из Калифорнии. Они собирались, втроем, отобедать у Вилларда. Меир и Мэтью всегда встречались в этом ресторане. Майор Горовиц поддерживал хорошие отношения с метрдотелем. Столик был обеспечен, даже по звонку за пару часов до обеда.
Надев халат, Меир прошел на кухню. Избавившись от салфетки, вымыв руки, он зажег газ, на плите. Утро было туманным, Дюпонт-серкл пустовал. Приоткрыв форточку, Меир закурил. Отец, позвонил третьего дня. Доктор Горовиц сообщил, что Аарон теперь служит в армии, капелланом. Брат обещал, по возможности, писать семье:
– Нас мало осталось…, – вздохнул отец, – со смертью Ханы, то есть Аннет. Надо держаться вместе, милый мой. Хорошо, что у Регины новая девочка родилась…, – Меиру путь в Японию, как и на континент, был закрыт. Вернувшись из Лондона, с двумя новыми шрамами, Меир не стал скрывать от начальства, что личиной мистера О'Малли больше пользоваться нельзя. Он, правда, не объяснил, что произошло. О Давиде, или вши, как его, про себя, называл Меир, знали только он сам, и Джон. Кузен бы не проговорился. Меир даже отцу не сказал о предательстве зятя. Он до сих пор не мог поверить, что еврей способен на подобное. Меир надеялся, что до профессора Кардозо, рано или поздно, доберутся силы Сопротивления.
– Или Авраам Судаков его навестит…, – Меир снял кофе с плиты, – хотя он в тюрьму сел, как порядочный человек…, – он вспомнил рассказ Аарона о Праге. Меир пока тюрьму миновал, однако он подозревал, что все может измениться:
– Авраам не собирается пять лет в камере проводить…, – кофе пах кардамоном, – думаю, в следующем году, мы увидим его в Европе. В следующем году Гитлер нападет на Россию, – он покуривал, глядя в окно, – или в этом году…, – Меир, на совещаниях, спорил с аналитиками, вспоминая разговоры с Генрихом, в Амстердаме.
